Воспоминания о бабушке особенно четкие, потому что это была одна из ее последних жизней. Порой Эвелина жалеет, что не родилась до нее, потому что, наверное, могла бы получить ее душу. Но тогда они могли встретиться лишь на некоторое время – не насовсем.

Бабушка была маленькая, щуплая, и волосы – не то чтобы белые, но полностью седые, похожие скорее на грязный снег, чем на белый бок луны. Лицо такое жухлое, что маленькие темные глазки, нос и даже тонкогубый рот терялись в складках сморщенной кожи, с возрастом изрядно потемневшей.

Кто-то в деревне втихую шептался о ней, потому что люди время от времени заставали ее, обращающуюся к белке или жучку, будто это были разумные существа. Но в лицо никто не смеялся, потому что, как и мать, бабушку слишком уважали.

Лица обеих родственниц изрядно помутнели в памяти, но, пока Эвелина гребет вперед, ее держат на плаву только смутные образы этих двух женщин, какие-то общие детали. Длинные волосы, уютно устроившиеся платки на плечах, пальцы, двигающиеся изящно и завораживающе, будто маленькие змейки.

«Нужно еще раз посмотреть, где земля», – командует себе Эвелина и с нечеловеческим усилием заставляет себя открыть глаза. Поначалу все нечеткое, и верх мешается с низом, выливая воды ледяного моря в прозрачно-голубое небо. Но постепенно зрение сосредоточивается на грязном островке суши, и хотя силы к тому времени давно покинули Эвелину, в этот момент она чувствует новый прилив энергии. Кажется, люди этого времени называют это «оптимизмом». Эвелина набирает полные легкие воздуха.

Оттуда, из райского сада, ей нравилось наблюдать за современным обществом. Она будто бы смотрела одно из популярных реалити-шоу, но то, где все по-настоящему. Где люди хуже, чем хотят казаться. Где есть те, кто врут, и те, кто никогда не говорят правду, а остальные умирают еще до рождения. И подобное зрелище не то чтобы доставляло удовольствие, но успокаивало. Ведь это было прямым доказательством того, что она сама не сделала ничего дурного – просто была как все.

Первое касание твердой холодной земли ощущается смутно. Фантомная почва забирается под изгрызенные ногти, пыль заполняет дыхательные пути, но впервые за долгое время настолько простые вещи доставляют столь неземное удовольствие.

Дрожащая, насквозь мокрая, Эвелина червяком выползает на сушу, карабкаясь по горизонтальной поверхности, будто по отвесной скале, и каждый рывок вперед стоит целой жизни.

Щекой касается земли, прижимается к ней, совсем как младенец прижимается к матери в поисках молока. Неужели в мире бывает что-то настолько мягкое? Тюремная роба липнет к телу, как вторая кожа, и сквозь нее твердая поверхность ощущается воздушней пухового одеяла.

Она не дышит или дышит слишком часто? Понять невозможно, разум окончательно затуманивается воспоминаниями о том, что было и чего не было. Перед глазами всплывает еще одно лицо, самое знакомое. И если раньше оно вызывало нежность, то теперь – только гнев. Возможно, именно благодаря этой бесконечной злости Эвелина вообще еще жива.

«На этот раз я перехитрю тебя, – не без наслаждения думает Эвелина, – и застану врасплох прежде, чем ты сделаешь первый шаг».

На горизонте появляется грязно-желтое облако. И вместо того чтобы отдалиться, оно только увеличивается и увеличивается, пока наконец не нависает над ней большой тенью.

Тусклое солнце полностью скрывается за толстой медвежьей шкурой.

Едва Эвелину обдает зловонным дыханием, она с трудом сдерживается, чтобы не зажать нос от отвращения. Над ухом раздается пара коротких звуков – как будто кто-то несколько раз шумно втягивает носом.

Когда животное заговаривает вслух, Эвелина окончательно убеждается в том, что сошла с ума.

– Ну и чего разлеглась?

Одна пасть больше, чем вся Эвелинина голова, а еще есть зубы – каждый размером с хороший нож для мяса. Изо рта пахнет чем-то сладковато-подгнившим, но шевелящиеся черные губы обмануть не могут.

– Ну? И долго мне ждать?

Существо чуть толкает ее когтистой лапой, и тогда уже приходится подниматься. На нетвердых ногах Эвелина делает несколько шагов назад и едва не оступается обратно в воду.

– Вот кулема, – бормочет медведь, и, Эвелина готова поклясться, если бы мог, сделал бы то, что современная молодежь называет «фейспалмом». На языке животных получилось бы что-то вроде «фейспо»[2].

Эвелина хочет задать вопрос, но в горло будто насыпали пуд соли. Она морщится, обхватывает руками шею и тщетно пытается сглотнуть.

Животное же как ни в чем не бывало разворачивается и устремляется куда-то вперед, бодро перебирая лапами. Ничего не остается делать, как идти за ним (точнее, если учесть разницу в размере шагов, бежать).

Краем глаза Эвелина отмечает, что никакой земли-то здесь и нет. Показалось или привиделось – уже не имеет значения, но вместо рыхлой почвы всюду чуть присыпанный свежим снегом слой льда. Что же тогда творилось в воде и как она умудрилась сюда добраться? Почему-то ответы на эти вопросы знать совершенно не хочется.

Конечно, это не Большая земля, потому что до нее плыть и плыть. Плотный белый туман скрывает размеры острова, но не может полностью скрыть виднеющуюся впереди постройку. И если она возведена руками человека, то это лучше, чем ничего. Вдруг внутри даже найдется еда, не говоря уже о теплой одежде или компасе.

Ноги продолжают передвигаться по инерции. Кажется, что остановишься всего на секунду, чтобы перевести дух, – и тут же намертво примерзнешь к ледяной корке под ногами.

– Что, чешешь? – спрашивает медведь, на ходу полуобернувшись, чтобы проверить, где Эвелина. Удостоверившись, что она все еще жива, животное чуть увеличивает темп.

Дверь в небольшой домик не заперта, и медведь уверенно подталкивает ее вперед черным носом. Внутри пахнет сыростью, но, сколько бы лет хижина ни пустовала, холод довольно хорошо справляется с сохранением истории. На полках разложены многочисленные приборчики непонятного назначения. Из знакомого – только барометр на стене. Да и то, судя по застывшей на «буря» стрелке, давно не работающий.

У единственного окна стоят стол и стул. На столе – куча пожелтевших бумаг, исписанных мелким убористым почерком.

– Ты здесь живешь, что ли? – хриплым, как у заправского курильщика, шепотом спрашивает Эвелина. Но обернувшись, понимает, что такая здоровенная махина попросту не может пролезть в дверной проем.

– Не, ну точно поехавшая, – комментирует медведь вместо ответа. – В общем, можешь здесь переночевать. Где-то в углу в коробках старые консервы. Надеюсь, не траванешься. Будет обидно переплыть Карское море и сдохнуть от протухшей тушенки.

Медведь уже почти исчез в белом тумане, когда Эвелина, спохватившись, бросает ему вслед:

– А что потом?

Трудно определить, она действительно слышит донесшееся с улицы «суп с котом» или ей только кажется.